ЧЕТВЕРТЫЙ
Во время Великой Отечественной войны
в Белоруссии погиб каждый четвертый житель
Я представляю это так:
Страна построена в колонны,
Стоят в предчувствии атак
На перекличке батальоны.
И по порядку номеров
Они поротно рассчитались.
И на обочинах дорог
Одни четвертые остались.
Зловещий луч из темноты
Лицо Четвертого наметил,
Но в этом смертном синем свете
Еще живут его черты.
Одно мгновение живут.
Потом лицо уже померкло.
На безвозвратную поверку
Полки Четвертые идут.
И остается за чертой
Уже четырежды четвертый
Неровен шаг колонны той,
И строй ее уже нечеткий.
Кроваво зарево ракет,
И головы упавших белы.
Глаза их до сих пор вослед
Глядят ушедшим к Дню Победы.
Четвертый шел в судьбу мою
Учителям, любимым, другом,
Шел просто протянуть мне руку,
Но он Четвертым был в строю.
И знаю я наверняка:
Когда пусты скамейки в сквере,
Когда пусты ряды в партере –
Там нет Четвертого полка.
БАШМАКИ
В Америке детям продали огнестрельное оружие.
Из газет
И был он маленький и тощий.
Писал по праздникам стишки.
И, чтоб чуть-чуть казаться больше,
Носил большие башмаки.
В своей убогой комнатушке
Из очень маленьких частей
Он делал маленькие пушки
Для очень маленьких детей.
И сам себя считал огромным,
Когда он пушки заряжал,
Когда он крошечною бомбой
Картонный домик разрушал.
Однажды ночью он проснулся,
Заслышав очень странный гул,
И затаенно ужаснулся,
Когда на улицу взглянул.
И он увидел — в желтом свете,
Рядами, тихо, без возни,
Шли очень маленькие дети
И пушки за собой везли.
И жерла пушек приподнялись
По взмаху маленькой руки…
И на пустой земле остались
Его большие башмаки.
СНЕГ
Я в ожогах.
Снимите колпак
И халат ослепительно-белый.
Это первый пожар,
Самый первый,
И его не погасишь никак.
Этот снег,
Точно атомный взрыв,
Белым клубом
На город несется.
Этот город
Уже не спасется,
Белой простынью
Крыши прикрыв.
Снега в городе белый пожар.
Вот и волосы тоже белеют!
Погасите его, санитар,
Погасите его поскорее!
Все сжигает неистовый снег,
Вот и ваше лицо почернело.
Под халатом у вас, человек,
Незаметно обуглилось тело.
Вы в ожогах.
Снимите колпак
И халат ослепительно-белый:
Это первый пожар,
Самый первый,
И его не погасишь никак.
ЧЕКАНЩИКИ
Ю.Любимову
Работали светло, осатанело,
Как будто убивали наповал
металл.
Они его распластывали тело,
А он их жар и душу обретал.
***
“Тоска все равно не пройдет никогда”.
Слова, точно выдох последний Ван-Гога.
Самоубийство — и это убого,
Тоска все равно не пройдет никогда.
О истина, ты, точно небо, близка!
Души звездопад — гаснут “искры от бога”.
Последняя мука Винсента Ван-Гога—
О том, что она не проходит, тоска.
Ты так ненадежен, наш дом из песка.
Винсент молчаливо лежит у порога.
Он умер. Когтями вцепилась тоска
В бессмертную душу Винсента Ван-Гога.
РИСУНОК
А в комнате моей промерзли стены,
А в комнате моей метет метель,
И на стекле светло и вдохновенно
Рисует иней дымчатую ель.
А я рисую солнечные лужи,
В них пляшущие дети босиком,
Но очень мерзнут руки, мерзнут уши,
Вода в стакане затянулась льдом.
Но я рисую пышущие печки,
Дрова и спички, языки огня,
И греются у печки человечки,
И благодарно смотрят на меня.
ДЕТСТВО
Маме
Нигде не найти этот город,
Розовый с голубым,
Чистый, как воздух горный,
Призрачный, точно дым.
Окна в нем загорались
Мягким, живым огнем,
Счастливо в нем мечталось.
Счастливо плакалось в нем.
Нет его в атласах мира.
Нет его в дальних краях.
Город — моя квартира.
Детская спальня моя.
***
Настурция — такой цветок,
Среди асфальта он не вянет.
Меж лепестков, как между строк,
Мой взгляд рассеянно застрянет.
Как весел он, как он беспечен
В зеленом летнем терему.
Цветов пылающие свечи
Приятны взгляду моему.
Он весь в плену цветочных песен.
И голосок его простой
Так незаметен, неуместен
В грядущей гамме городской.
ПОЛЯ
Как все дурманило…
Я шла и шла в пшенице,
Колосья блеклые руками разводя.
Я шла красиво, как летают птицы
Весною после первого дождя.
Все было вновь.
И жаркий день, и полдень,
Я шла по лету,
Точно в первый раз.
Тебя там не было?
Я этого не помню…
Еще ничто не связывало нас.
Ты не сумел тогда остановиться.
Неторопливо прошагал вдали.
И не узнал, что я была пшеницей,
И птицей, и частицей той земли.
***
Осенняя звезда
Мерцает, как лучина.
Я вас люблю всегда,
Светло и беспричинно.
Без всяких да и но,
Без всяких за и против,
Как лунное окно,
Что светится напротив.
Осенняя река
Во мраке чуть приметна.
Люблю издалека,
Светло и безответно.
Как сладко жить без лжи
И ведать так немного:
Всего “здоров и жив”,
Он жив! И слава богу…
***
Я вам писала в ноябре
О зле и о добре.
Я вам писала в декабре,
Писала в январе.
Деревья стыли в серебре,
А в голубом дворе
Воспоминаньем о жаре —
“Наташа” на коре.
Конечно, то была не я,
И были то не Вы.
Мы, чувства светлые тая,
Не мяли той травы.
И мы по-прежнему на вы,
И темы — не новы.
Все о добре и зле, увы,
Никак не о любви.
***
Чисто в доме.
Пусто в доме.
Все углы подметены.
Ты стоишь, как на иконе,
У белеющей стены.
Подойду к тебе, качаясь
В наплывающем дыму,
Чтобы этими ночами
Пусто не было в дому.
И увижу два безумных,
Два расширенных зрачка.
Прикоснусь рукой бесшумной
К темной впадине виска.
Чисто в доме,
Как во храме.
Пусто в доме.
В тишине
Две иконы в общей раме,
Прислоненные к стене.
РЕКА
Ты был от солнца чист и черен.
Мужчина. Мальчик. Рок. Печорин.
Ты был младенчески жесток.
Ты сыпал времени песок.
О, как реки струилось тело!
Река давно тебя хотела…
Лежали мы плечом к плечу,
А я шептала:”Не хочу”.
Река тебя манила влажно,
И в реку ты вошел отважно,
Река тебе качнулась в такт,
Я отвернулась — просто так.
Любимый, где ты?
Я — река!
Ни облачка,
Ни ветерка.
***
Я женщина.
Я древо жизни.
Я твой вечнозеленый май.
В меня лишь капля солнца брызнет —
Уже готов мой урожай.
А ты — олень,
В лесу трубящий.
Твой вечен зов,
Твой легок бег
Сквозь дней редеющую чащу,
Сквозь шепот листьев,
Бледный снег.
Да,
Ты любил меня однажды.
Ты брел по черному песку
И, умирающий от жажды,
Припал к лесному роднику.
О, если б женщиной беспечной
Смеяться весело вослед,
Но сквозь мои нагие плечи
Светил зеленоватый свет.
И прорастала я листвою,
Пока ты сном глубоким спал…
Склонилось древо над тобою,
С него ты ветку обломал.
Ты думал — все тебе приснилось,
Вокруг вечнозеленый май,
Ночное небо прояснилось,
Навек прощай! Навек прощай!
***
Кто мы с тобой?
Отбрось сомненья:
В цепи извечной “ты” и “я” —
Судьбой разломанные звенья,
Чужих причалов якоря.
***
А ты забудешь невзначай,
Что мы давно уже не вместе,
И вдруг напишешь мне: “Встречай,
Как в старину, на старом месте”.
И я забуду, я приду,
И обниму, и расцелую,
Забуду, к своему стыду,
Про ту, избранницу другую…
Мне что-то холодно в тепле,
Вино в твоем стакане пресно.
Нам даже врозь бывает тесно
На этой маленькой земле.
***
Не надо, если сердце не болит,
Творить добро, — умом его рисуя.
Не надо, напристойно делать вид,
Что ты рискуешь, — сердцем не рискуя.
***
Мой сказочник умер,
И я не спасусь от тоски.
Вот кресло его.
Вот его самодельная трубка.
Вчера в придорожной пыли
Он нашел колоски,
Принес и поставил.
Сегодня смотреть на них трудно.
А комната, раньше просторная,
Мне показалась пустой.
Предметы опять утвердились
В своем назначенье.
Пес тихо завыл
И, собачьей сраженный тоской,
Уткнулся глазами
В свое на стекле отраженье.
Но вот постучали…
Какой-то чужой человек.
Он в кресло садится,
Табак набивает умело,
Но странное сходство
В движенье взметнувшихся век
Короткою болью
Пронзает уставшее тело.
И я цепенею под властию
Сходства лица.
Пока он молчит,
И почти в невозможное верю.
Он что-то спросил.
Не расслышала:
Там, у крыльца,
Порывистым ветром
Захлопнулись старые двери…
Чужой вопрос.
Чужой человек.
Он собирается здесь остаться.
Значит, мне надо уйти навек
И больше не возвращаться.
Мой сказочник умер…
ОТРАЖЕНИЕ
О, эта женщина-змея
С глазами длинными и злыми.
Она притягивает ими.
Она соперница моя.
Она мой враг и мой порог.
Я спотыкаюсь беспрестанно.
Зачем мне думать постоянно
О ней? Какой мне в этом прок?
Она меняет облик свой.
Она, спеша, снимает кожу,
Передо мною ангел божий,
И ореол над головой.
Она из зеркала глядит
Глазами, полными печали.
И что-то тихо говорит
(Я еле это различаю)
Она о женщине-змее,
Которая меняться может…
Гляжу — ее мерцает кожа
Цветами радуги на мне.
БОЛЕЗНЬ СКРЯГИ
Что захочу,
Теперь я делать волен.
Мне врач сказал,
Что я опасно болен.
Жена молчанье
Долго не хранила.
—Зачем же я
Пиджак тебе купила?
—Продай пиджак, —
Ответил я жене, —
Теперь лишь белый саван нужен мне.
Перед кончиной
Я прилег вздремнуть.
Но и во сне тоска
Теснит мне грудь.
Как наяву
Такие вижу сны:
В моей машине —
Брат моей жены.
Усатый тесть
Лежит в моей постели
В моей пижаме шелковой на теле.
Свернула в трубку
Теща мой ковер,
И лезут дети
В сад через забор.
К утру я был
Уже совсем здоров.
Я отказался видеть докторов.
Родне сказал:
—Я превращусь в траву,
Но поначалу
Вас переживу.
ЛГУНЫ
(“Капричос”.Гойя)
Уши их залиты воском.
Лица их плоски, как доски.
Речи их длинны и дымны,
Точно бездонные домны.
Темная суть разговора
Светлою станет не скоро.
Их языки, точно воры,
Все отворяют запоры.
Высятся, как баобабы,
Рты, как дупло, велики.
Змеи, лягушки и жабы —
Жадные их языки.
Остерегайся, прохожий!
В дымные трубы трубя,
До полусмерти, быть может,
Заговорят и тебя.
СОПЕРНИЦЫ
Любое море по колено,
Два беглых взгляда — два ствола.
Измена, черная измена
Змеей по сердцу проползла.
О страсть, помноженная дважды,
Умрите, звезды и трава,
Позора, гнева, крови жаждет
Натянутая тетива.
О, ненависть, до отвращенья,
Гори спасительным огнем!
Пришли, дрожа от возмущенья,
Ушли, наплакавшись о Нем.
ДОН-ЖУАН
Скорбных женщин вереницы,
И молящих, и просящих.
Вереницы жен блестящих,
Улетающих, как птицы.
Милых женщин с ноготочек —
Хохотушек-болботушек,
Иль, повязанных в платочек
Полудев-полустарушек.
Всех любил и всех утешил.
Всех забыл. Плохая память.
Всех лелеял, холил, нежил…
У кого бы денег занять?
Ни волос, ни мыслей нету.
В меру весел, в меру пьян,
Продвигается по свету
Престарелый Дон-Жуан.
Вьется жизнь как по спирали.
Где он? Где? Не знает сам.
Разнесли, разворовали
По минутам, по часам.
***
К чужой квартире ключ.
И на себя в обмен —
Чужога солнца луч,
Чужого счастья тлен.
Сказал: “Ты мне нужна.
Все остальное — бред”.
А где-то ждет жена,
Закутав плечи в плед…
Чужой квартиры чад,
С портрета строгий глаз.
Вот я пришла. Ты рад?
Скажи, который час?
МУЗЫКА
Тот ливень помнится поныне
И больно хлещет по щекам…
Как будто призрак Паганини
Водил смычком по облакам.
***
Актрисе Ирине Кузьминой
Твой бледный лик,
Твой алый рот,
И шорох лип,
И скрип ворот.
И шелест штор,
И блеск зеркал,
Любовь, как шторм,
Девятый вал.
Ушла.
Обломок корабля…
Вода и небо…
Где земля?
***
Милый доктор, вы больны.
Вам плохие снятся сны.
Больше атомной войны
Вы боитесь тишины.
Вековая спит тайга,
Спят медведи и снега,
Спят оврагов берега,
Нет ни друга, ни врага.
Входит в комнату с утра
Медицинская сестра,
Боже, как она добра,
Говорит: “Вставать пора!”
И пойдет наколет дров
Добрый доктор Кузнецов,
И уйдет в халате белом
К тем, кто вправду нездоров.
***
Свои болтливые секреты
Цветы запрятали в меду,
Капитулировало лето.
И стало пасынком в году.
***
В предчувствии скорой зимы
На окнах фиалки болеют.
Мне кажется, встретимся мы
В старинных кленовых аллеях.
Как все в этом мире старо!
Не слитки в руках, а крупицы.
Тихонько линяет перо
У синей таинственной птицы.
Роман, что писался с трудом,
Про синюю птицу в полете —
Есть только растрепанный том
Двух жизней в одном переплете.
Ветров непослушная рать
Порвет и смешает страницы.
И станут страницы летать
В аллеях, как синие птицы.
Как видно, поймать не дано.
В пуху по колено и в перьях…
А воздух пьянит, как вино,
В старинных кленовых аллеях…
***
Окно зашторено туманом.
Окно заштопано дождем.
Каким-то призрачным шаманом
Я смутно отражаюсь в нем.
И там я человек осенний,
Я верю всем нелепым снам,
И прилипает лист последний
К моим заплаканным глазам.
Я птица, я стою нахохлясь,
Бессильная поднять крыло,
А дождь любви ушедшей повесть
Наносит косо на стекло.
***
Вяжет нить паук домашний,
В сеть поймал бы день вчерашний.
Был вчера прекрасный день
Безо всяких важных дел.
Я люблю такие дни,
Целый день с тобой одни,
Безо всякой без причины,
Без тоски и без кручины.
Все влюбленные, как дети,
Жить хотят на белом свете,
Друг для друга чай студить,
Взявшись за руки, ходить.
День такой, как лучик детства,
Достается нам в наследство…
За окошком ветер свищет,
Верно, день вчерашний ищет.
***
Белым-бело.
Сугроба белый лоб.
Гордыня неба.
Гордые деревья.
Декабрь опять
Меня в охапку сгреб,
Оледенил своим
Прикосновеньем.
Запахло хвоей.
Каплет воск свечей.
Пусть громкий тост
Чужие скажут губы,
Но в этой,
Самой верной из ночей
Мы будем пить
За тех,
Кого мы любим.
КАПЕЛИ
***
Я жду весну,
Как ждут ребенка,
Гадают, с кем он схож лицом.
И тянется весны ручонка
Зеленой веткой под окном.
***
Еще не весна.
Еще только дыханье весны.
Не вижу я глаз ее,
Слышу, как пульс ее бьется.
И первая птица,
Что радостно к небу взметнется,
Мне крикнет о том,
Что весенние мысли ясны.
***
Весна вернет свои права.
Она раздумает, вернется.
Зима, как белая сова,
Ослепнет от дневного солнца.
Испуганно взмахнет крылом
И сникнет, старая, седая,
Хозяйке новой оставляя
Свой хорошо отмытый дом.
***
Рассвет прозрачное стекло
Уже окрашивает в солнце,
И льдинка, вытянувшись сонно,
Висит, предчувствуя тепло.
Минск, Мастацкая літаратура, 1977