О моем муже Геннадии Кузьмиче Татуре

 … Основное в памяти — это движение, стремительное, всегда с улыбкой, большое человеческое обояние и всемирная устремленность, работать, любить то, чем он занимается, читать и думать о прочитанном.

Спорт. Самый разнообразный — лыжи, коньки, плавание, но главная любовь — теннис. В 60 с лишним лет получить 1-й спортивный разряд и стать чемпионом Минска в старшей возрастной группе, где соревновались и сорокалетние — вот подтверждение этой преданности.

Детские, юношеские года проходили трудно. Ранняя потеря матери, приют в Туле не озлобили его — он был очень добр к людям, и говорил, что человека неуживчивого, неблагожелательного, злого нельзя сразу отрешать, отталкивать, его могли сделать такими скверно сложившиеся обстоятельства его жизни. И я видела, что действительно, люди угрюмые, малообщительные рядом с Геннадием Кузьмичем делались лучше, уживчивее.

Он был очень чувствителен к юмору, смеялся неудержимо, зарази­тельно. Любил стихи, переживал, знал на память. Очень любил Кольцова и Никитина, М.Танка, И. Бровку. Находила я и стихи, написанные им самим.

В нем никогда не было стремления к обогащению. У нас не было ни машины, ни дачи, зато была радость бытия, общения с друзьями.

Геннадий Кузьмич очень любил оперу. Сохранились все ноты, по которым он исполнял арии Сусанина, Годунова, Гремина, Шаляпин­скую «Блоху», любил «Элегии» Яковлева и Масснэ, романс «Не искушай» Глинки и многое другое. Тяжелое детство не дало возможность учиться музыке, но все прожатые со мной годы (а мы прожили вместе без 3-х месяцев 50 лет) он прекрасно играл на гитаре и мандолине.

А как он любил все живое! В доме всегда были собаки (и всегда беспородные) и коты, которых нам подбрасывали. Собачки, когда он работая, обязательно были у него под письменным столом, а коты располагались на столе.

Эти «меньшие братья» проявляли по отношению к Геннадию Кузьмичу удивительную привязанность, провожали до института и встречали (мы жили тогда на территории БПИ).

Он никогда не курил и в моей памяти ни разу не выпил спиртное — очень редко в торжественных случаях немного сухого шампанского.

Но где бы он ни был в гостях, на приемах, на юбилеях он был   всегда удивительно весел, ласков, благожелателен.

В семье с сыновьями всегда был ровен, не одергивал, не кричал и в то же время воспитывал их так правильно, прививал им такие высокие понятия о доброте, порядочности, любви ко всему, что делает человека в дальнейшем нужным, полезным обществу (оба его сына теперь и на работе и в семье осуществляют то, что им прививал их отец).

Начинал он работу на Дальневосточном судоремонтном заводе в г. Владивостоке, отдавая ему много труда, идей, усовершен­ствований. Вечером чуть ли не бегом — в Политехнический институт, где учился на вечернем факультете, был одним из лучших студентов, общественником, ( в частности, был председателем краевого атеистического общества).

Сразу после окончания института был оставлен на кафедре сварочного производства, стал кандидатом наук (без защиты — по совокупности работ), доцентом. Но уже подвинулись грозные годы репрессий.

Трудно рассказывать, вспоминать об этом черном периоде нашей Родины. Слезы отчаяния, бесконечные ожидания смерти, разлуки. По настоящему может понять только тот, кто испытал это.

И в этих условиях люди раскрывались во всем многообразии характеров, поступков, гражданственности. Ужас был еще и в том, что, зная о своем близком, самом любимом и уважаемом человеке, о его бескорыстии, благородстве, преданности Родине, ты не был уверен,
что он завтра будет с тобой и с твоими детьми. Любой шорох за дверью, за окном стук закрываемой в подъезде двери, шаги на лестнице и наконец, страшный звонок …..

Беда не обошла и нашу семью. Муж моей сестры, инженер Дальзавода, давний друг и коллега Геннадия Кузьмича, вместе с группой других специалистов, был арестован как «враг народа». Всем, кто оказывался связанным с таким человеком родственными узами, надлежало публично заявить о полном согласии с вынесенным решением, покаяться в своей «политической слепоте» и полностью отречься от него.

В этой ситуации Геннадий Кузьмич проявил редкое мужество. Прекрасно понимая, что означает в будущем для него, человека с прекрасно начинающейся научной биографией, отказ от таких показаний, он не смог совершить предательство по отношению к человеку, в невиновности которого он был убежден. И он заявил, что не верит в предъявленное его другу страшное обвинение, уверен, что он честный человек и патриот Родины.

За этим последовали тяжелые материальные и моральные испытания. Мы были как прокаженные многие годы. Приходилось начинать все снова, в другом конце страны, в другом институте, в другой области науки…      

Но оптимизм, тяга к науке, работоспособность вернули его к настоящей жизни. Но годы — уже 60 лет, это предельный возраст для интенсивной научной деятельности. До конца своей жизни он остался добрым, высокопорядочным и жизнелюбивым человеком.

Годы идут, но для меня, моих сыновей он жив, жив он и во внуке своем Мите и буду надеяться, что и в правнуке своем — Алеше.

 

С глубоким уважением Татур Елизавета Ивановна

 4 апреля 1988 г., г. Ленинград