Турки мгновенно воспряли духом, с воинственными криками обнажили сабли и хлынули на нас с четырех сторон. Они ждали нашего отступления, но князь армянский Татул крикнул: «Вперед!» — и врезался в глубь стана. Никто не осмелился заступить ему дорогу, на каждого из нас наваливались вчетвером — впятером, а против него никто не вышел. Они, как шакалы, завидевшие льва, шарахались от него в стороны, им на радостях показалось, что проскочит князь через стан и они избавятся от него. Без князя Татула никому из нас не удалось бы вырваться из вражеского кольца, потому мы уже бились ради славной смерти, а своим прорывом он вдохнул в нас надежду на жизнь и спасение.
Когда мы наконец оторвались от вражеского преследования и догнали князя Татула, вместо радости оцепенели от ужаса: в его теле торчало более десятка стрел! А он искал среди нас своих сыновей. Опустив головы, стояли мы перед ним, точно были виноваты в том, что мы спаслись, а его сыновья нет. Потеряны два сына и в самом двенадцать стрел. Никто не осмеливался вытащить их, потому что боялись, что он истечет кровью. Отнесли его в ближайший постоялый двор, где он сам вытащил стрелы. Но только одиннадцать. Они впились в мышцы и не угрожали жизни. Осталась двенадцатая, смертельная, которая вонзилась между ребер. Его азаты с ним, а мы вот расходимся по домам…»
Когда воины удалились, он упал ниц в придорожную траву и долго, очень долго плакал. Он так привык к присутствию девушки, что даже не замечал ее, не стеснялся при ней слез. Почему она не ушла с воинами, почему осталась рядом с ним? Но он не гнал ее, не отталкивал ее руку, гладившую его волосы. Не будь этой руки, может, он бы так и остался лежать в придорожных травах.
Дальше они шли уже вместе, питаясь, как дикие звери, чем попало, ночевали в кустарниках и рощах, укрытые там от мира, от добрых и злых глаз. Маленькая рука соткала вокруг него волшебный мир тщеты, обрекла на забвение и бога, и нацию, и боль. Но однажды утром, с первыми рассветными лучами две крепкие руки вытряхнули его из магического дурмана. «Вот он»,— произнес чей-то знакомый голос, и, открыв глаза, он узнал воина, рассказывавшего про сражение. «Вставай, князь,— проговорили теснившиеся за воином всадники, и он узнал азатов отца,— вставай, это последняя воля князя Татула, вставай и продолжай дело отца, князь Аршавир».
Вчера он еще был бежавшим из монастыря иноком, а сегодня — князь. Вчера он еще увертывался от турка, потерявшего в стоге сена саблю, а сегодня должен был повести против лучников дружину отца. О игра судьбы! Почему среди достойных она выбрала его, недостойного? Где его братья, которые носили меч и ходили на охоту, гоняли вепрей в густых зарослях, пока он, наряженный девочкой, резвился дома и забавлял гостей? Братья, которые самые вкусные куски дичи берегли Для него, украшали его волосы цветами, принесенными с полей, одной рукой поднимали его в седло и катали, ведя лошадь под уздцы. Храбрые братья, у которых нет даже могил, чьи поруганные, безоружные тела стали добычей бог весть каких диких зверей.
«Вставай и продолжай дело отца, князь Аршавир». Он посвятил жизнь ожиданию пришествия сына божьего, а теперь ему предстоял ратный путь.
Ему дали коня, проводили к могиле отца. Он опустился на колени и поклялся: «Я в камень превращусь и буду биться до конца. Пока я в седле, буду биться мечом, упаду с седла — все равно буду биться. Стану, турком для турок, там, где будет турок,— там буду я, там, где буду я,— турка не будет».
Более сорока пяти лет тому назад, в 465 армянский год, у него было одно утешение — та маленькая рука, а потом были долгие и тугие годы, сквозь которые должен был пройти, но не он, а годы прошли сквозь не пронзили-вылетели, как стрелы, и ничего не осталось. Лишь боль, страдание, одиночество… Хоть бы была маленькая рука!..
«Все равно рожали бы турок».